Из дневника матери

Почему я читаю Сеньке перед сном, хотя он уже и сам умеет читать?
Не только потому, что мудрый Пеннак (в книге «Как роман») советует читать детям, даже когда они точно читают сами. И не только потому, что Сенька приезжает домой в восемь вечера, и мне хочется просто побыть с ним наедине. И не только потому, что мне хочется из своих рук накормить его любимыми книгами, смеяться вместе с ним, озвучить страницы своим голосом…
А еще и потому, что из комментариев и вопросов, которые он делает по ходу чтения, я извлекаю вещи неожиданные – и про сына, и про книгу…
Мы читаем «Карлсона» – и еще не добрались до главы с днем рождения, где, как я помню, семья Малыша убедилась, что Карлсон существует. Пока сплошные обломы – то фрикаделька на башне, то в шкаф Карлсон спрятался, и папа сердится, что Малыш перекладывает вину на кого-то выдуманного, и мама мягко замечает, что ведь, конечно, Малыш все придумал…
На этих сценах два или три раза Сенька замирал, останавливался, глаза его наливались слезами. И он говорил мне с чувством и видимым раздражением и обидой:
– Ну почему? Почему ему никто не верит? Ведь он говорит правду!
…Иногда, пару раз, когда я сомневалась и переспрашивала что-то в разговоре с ним, он давал такую же резкую реакцию: «Почему ты мне не веришь! Никто мне не верит!»… Особо слежу за тем, чтобы он получал постоянные подтверждения того, что мы ему верим…
А знаете, как он был счастлив, когда Кристер и Гунилла обомлели и потеряли дар речи при виде Карлсона, лежащего на полке шкафа? Малыш в книге покатывается от смеха – и мой Сенька тоже смеялся и прыгал по кровати – в восторге! «Вот! Наконец-то!»

***
Однажды мой сын будет писать роман… Или мемуары. Или автобиографию художественную. И там он напишет: «Когда мне было семь лет, я неделю плакал из-за того, что Плутон объявили не-планетой»…
Когда я рассказала Сеньке о судьбе Плутона, в его глазах встали реальные слезы. До сих пор каждый вечер перед сном он вздыхает и говорит трагическим голосом:
– И все же зачем они так с Плутоном поступили? Я никак не могу этого пережить!

***
Дом полон книг с картинками, сказок, энциклопедий про природу, про историю, словом, гуманитарщина.
Но тестостерон тихо отвоевывает себе плацдарм, откусывая маленькие кусочки от моего сладкого гуманитарного пирога.
Сочиняли мы с Сенькой сказку. Предложение он – предложение я.
По ходу действия мне казалось, я по льду поворачиваю страшно неповоротливую и тяжелую телегу, а ее все время несет не туда:
– Надо вам разбить чары, полететь к волшебнику и взять у него…
– Запасные патроны к лазерной пушке! Такая пушка – три ствола, и стреляет очередями! И тогда этой пушкой вы разгоните облака!
Глаза горят, в каждом – по пушке. Пытаюсь избавиться от жуткой стрелялки.
– Нет, нам не надо пушки, у нас есть дракон! Нам надо другое!
– Да, нам надо эликсир волшебный! – с трудом отказывается от милитаризма Сенька.
– И вот мальчик и хромой дракон собрались лететь в замок волшебника. Сели они на ковер-самолет…
– А все свои пушки и автоматы сложили на прицеп. Ковер-самолет был грузовой, с прицепом…
– И прилетели к замку. Видят, а вокруг замка…
– Истребители вьются, бобмардировщики, и лазер – пиу! пиу! Из окон стреляет!
Вскакивает, начинает стрелять. Тут у меня терпение лопается:
– И тут мальчик достал фотографию своей мамы и сказал: «Моя мама терпеть не может всякие лазеры и истребители». И все истребители растаяли в воздухе.
– И они победили, – сухо соглашается Сенька.

***
Рассказываю Сеньке в очередной раз о кризисе пубертата.
– …И детям кажется, что все дураки, особенно родители, а они одни самые умные. И дети орут: мол, отстаньте, дураки, – и хлопают дверью и грубят…
Сенька таращит глаза:
– Я постараюсь себя побороть! Это года три такая сумасшедшесть будет?

***
Для меня все это время было проблемой – как общаться сразу с двумя детьми?
Если фокус внимания – на одного, то тут же на эмоциональную периферию выпадает другой. Внешне все продолжается вполне мило, но я-то знаю, что в одного я включена, а другому проговариваю текст и делаю что-то на автомате.
И мне было обидно за каждого из них.
Но как порадоваться сразу обоим – и порадовать общением обоих, если старшему пять лет, а младшему Тёме два месяца?
Старший мой очень любит разговаривать с зайцем. Игрушечный заяц отвечает ему моим голосом, беседы затягиваются, кончается все тем, что я вскакиваю и отвлекаюсь на младшего.
Но вчера до меня, тупенькой, дошло вдруг – а почему именно заяц? И я начала «озвучивать» Тёму. Попутно махать его лапками, жестикулируя в дополнение к словам.
Тёмыч обрадовался и гимнастике и общению. А старший просто впал в экстаз. Он притащил энциклопедию, разложил ее на полу перед лежащим у меня на коленях и греющим пузо Тёмычем и тридцать минут показывал брату картинки, комментируя. «Тёма» голосом Пятачка спрашивал про все, пугался, радовался… Я взрослым голосом иногда отвечала на вопросы. Сенька обращался к нему напрямую: «Тём, гляди, ты боишься крокодилов?» И было видно, что он полностью ушел в игру, воспринимая мелкого как полноценного собеседника и «не слыша», что его озвучиваю я.
Элементарно, но додумалась до этого только вчера…
И диалог под занавес.
Сенька: «Тём, гляди, какая красная змея. Ух…»
«Тёма»: «Ой!! боюсь! А как ее зовут?»
Сенька: «Не знаю…»
«Тёма»: «А пусть мама прочитает».
Я: «Анаконда».
Сенька: «Тём, Тём, гляди! Конда она, оказывается!»

***
Когда мне было двенадцать лет, я взяла циркуль – козью ножку (помните, были такие?) и покрыла длинными царапинами бок у холодильника. Краска вилась из-под иглы с вкусным влажноватым хрустом, тонкими кудрями. Было так кинестетически приятно, что я не смогла остановиться.
Мама, когда увидела царапины, остолбенела и попыталась выудить из меня какое-то рациональное объяснение всего этого…
…Когда мой старший сын вдруг делает что-то мало логичное, не по возрасту, я его даже не ругаю. Я вспоминаю холодильник.
– Тебе было приятно возюкать синим восковым мелком на светлых пупырчатых обоях, да?
Молчит, сопит, просчитывает, за какой ответ он не получит по лбу.

***
Было Сеньке два с небольшим года. И однажды случилась в его жизни большая любовь.
Нет. Не так.
Большая Любовь.
Однажды ему довелось съесть маленький кусочек копченой селедки. И с тех пор сердце его было разбито.
И вот однажды по дороге из детского сада мы зашли в продуктовый магазин. И в витрине он увидел её.
– Мама… – сказал он. – Мама! Иииба!
Я купила селедку. Ее завернули в кусок сероватой бумаги и упаковали в прозрачный мешочек.
Сенька нежно и застенчиво глянул на меня и показал всем своим существом, что он понесет рыбу сам.
Что ж… Я ее отдала. И непреклонно объяснила, почему «ииибу» нельзя есть прямо на улице.
Сенька прижал мешочек к груди и ринулся впереди меня – домой. Ему не терпелось. Он еле дождался, пока я доковыряюсь ключом в замке и, не снимая сапожек, прямиком пошел в свою спальню. Оттуда раздалось бормотание. Потом он вышел, удовлетворенный и спокойный.
Когда я зашла в спальню, то увидела следующее.
В Сенькиной кроватке, головой на подушке, аккуратно укрытая одеялком, лежала Селедка. Сенька снова подошел к кроватке, погладил селедку по голове. Потом, откинув одеялко, откусил от селедкиного бока кусочек. Потом снова укрыл ее, нежно сказал:
– Бай-бай, иииба!
И пошел заниматься своими делами… И так он общался с селедкой целый вечер. Забегал, укушивал кусочек, укрывал рыбку и желал ей бай-бай…
Потом я все же уговорила его переложить селедку в холодильник.

***
С некоторых пор я перестала рычать на старшего сына, когда он тупенько делает в тетради в пятый раз ошибку, забывает в школе папку по английскому, лезет, куда не просили, и эта «куда» ломается…
И знаете, почему? Потому, что мы пишем друг другу письма – вернее, переписка у нас такая – на одном листе – о том, о сем.
И вот я пишу ему в очередной записке: «Напиши три своих желания».
До этого разговор в письмах шел о школе, об играх. И я ожидаю что-то типа «Лего, новую игру и…»
А он пишет мне:
«Я хачу штобы ты жела очень долго. штобы ты некогда не балела. штобы ты всегда была такой шутливы и веселой».
Я ношу это письмо с собой в сумочке. Мне с этим, серьезно, легче жить. Какая там орфография, какой английский… Как я могу орать на человека, который так меня любит. Может быть, на данный момент – как никто.
Дина САБИТОВА
Рис. Ю. КОНДРАТЬЕВА